Лаковый «икарус»  - Владимир Шапко

Единожды глянув, Дылдов на друга в гробу больше не смотрел. Словно продолжая экскурсию, все время что-то шептал парню рядом. Походя затирал кулачком слезы. «Гавунович», – пожал ему руку парень.

Он держал в руках цветы, забыв положить их покойному. Еще вчера, не зная о трагедии, он приезжал к Серову в общежитие, на встречу, о которой договорились заранее. Приезжал с его рукописью, которую внимательно прочел, хотел обсудить ее… И вот теперь… теперь… От плача у парня на лице зудела нелепая – широкая, от уха до уха – улыбка. Дылдов испуганно дергал его, что-то ему шептал…

Кропин Дмитрий Алексеевич словно видел недавний свой сон… Видел лежащего на земле Сережу Серова со свернутой головой. С раскинутыми руками. Точно разодравшими землю. Видел себя, безумного старика, бегающего вокруг, стенающего, падающего на колени, призывающего испуганных людей куда-то бежать, что-то делать…

Старик смотрел вверх, плакал. Лампионы под потолком вдруг стало раскачивать, двоить. Музыка Шопена словно превращалась во что-то бизонье, неповоротливое. Музыку словно пережевывали вверху… У старика сильно закружилась голова. Он схватился за плечо Саши Новоселова…

Никто из Барановичей на похороны не приехал. Ни мать, ни бабка Серова.

Был на похоронах родной дядя Сергея, приехавший из Свердловска с женой, тот самый Офицер. От бодрой, жизнерадостной когда-то пары ничего не осталось. Теперь это были люди на закате. С веревочками, спадающими на шейки от уставших морщинистых лиц.

После поминального обеда в кафе Офицер предлагал Евгении помочь с переездом. В Свердловск, к родным. Но Евгения сказала, что уже есть помощницы, ее тетки. Специально приехали, помогут, спасибо. Тогда с женой обняли ее, всплакнули втроем, и прямо от кафе Офицер с Женой уехал на вокзал, оставив Евгении триста рублей и наказ, чтобы непременно приводила к ним Катю и Маню, когда переедет. Что будут ждать. Плакали, махали руками из такси. Ведь они нам внучки, Женя!..

Евгению с детьми провожали через два дня. В вагоне, одни в купе, с вещами хлопотали Новоселов и Дылдов. Расставляли, засовывали в багажники под нижними сиденьями. Вещей хватало. Так ведь понятно: женщина, уезжает совсем, с двумя детьми. Заталкивая большой тюк в багажник наверху, Дылдов спросил, где рукописи Серова. У тебя они, надеюсь? Саша? Ведь можно попытаться что-то опубликовать? Новоселов молчал. Неужели бросили?! Дылдов спрыгнул с полок на пол. Не прерывая дела, косясь на открытую дверь, Новоселов вполголоса рассказал, что произошло… отчего погиб, собственно, Сергей. Конечно, не только от этого. Но… От услышанного Дылдов сел на полку. С велосипедиком в руках. Все случившееся, дичайшее, которое на прощанье сотворил его теперь уже сожженный, похороненный в колумбарии друг, – точно перевернулось в его глазах. «Не может быть, Саша, – только шептал, тоже поглядывал на дверь. – Не мог он так поступить со своими рукописями…» – «Так все и было, Леша». Новоселов взял у него велосипед и, не вставая на нижние полки, засунул его наверх, в багажник, между тюком и боковой стенкой. Ну, вот вроде и всё. Позвал из прохода вагона отъезжающих и Кропина.

Все напряженно сидели. Лишь Катька и Манька, нисколько не смущаясь, обнимали своих новоиспеченных бабушек, у которых ресницы моргали – как невиноватые ночные бабочки. Казалось, никого из провожающих уже не признавали. У Евгении круги под глазами были как красные промокашки, все время намокали. Их приходилось сушить платком. Новоселов и Дылдов уперли взгляды в пол. Один Кропин говорил. Говорил Евгении, чтоб приезжала, и непременно с детьми, остановиться есть где, сама знаешь. А за Сережей… (слово «колумбарий» произнести не мог)… в общем, мы приглядим, всё будет в порядке, даже не думай об этом, а как навестить решишь сама – в любое время ко мне! Всегда остановишься! Женя!

Прилетел с вокзала объявляющий голос. Новоселов поднялся. Помедлил, обнял вскочившую и сразу заплакавшую Евгению. Поглаживал ее голову… Дылдов смог только сдавленно прошептать: «Прости меня, Женя, за все прости». Стоял с перекошенным лицом, боясь зареветь. Потом тронул пушистые головки девчонок. Споткнувшись обо что-то, судорожно шагнул в коридор.

Из купе Дмитрий Алексеевич выходил последним, раскидывал руки, ничего не видел от слез. Новоселов приобнял его, повел. Старик весь дрожал, холодные ребра его под рубашкой точно срывались, сдергивались со своих мест…

Когда все сошли на перрон, почти сразу поезд тронулся. В окошке замахали ручонками Катька и Манька. Но вскочившую Евгению две тетушки загораживали. Словно поспешно прятали в купе.

Через день или два Новоселов сидел на скамье у Чистых Прудов. Всё думал о друге. О дикой, жестокой смерти его… По аллее мимо проходили люди. Дрались, трепеща, вертикально вставая и откидываясь назад, утки в пруду. Бегали в ожидании голуби, принимая качающуюся туфлю Новоселова за лукошко сеятеля… И всё это движется, и будет двигаться уже без Серова. Никогда уже Сережа не напишет об этом… Новоселов мотал туфлей. Голуби бегали, в его взгляде размазывались.

Поднялся, наконец. Двинулся к киоску «Союзпечати» возле метро. Сегодня среда. Должна быть «Литературка».

К киоску стояли три человека. Какая-то женщина выглядывала из-за угла его, видимо, ждала кого-то.

Приклонившись к окошку, Новоселов спросил. «Кончилась! – ответили ему. – Еще до обеда». Та-ак. Сразу же выдвинулась женщина из-за киоска: «Молодой человек, у меня есть “Литературная”. Сегодняшняя. Муж по ошибке взял два экземпляра… Не купите ли у меня?» Новоселов обрадовался, сразу достал из кармана гомонок. «Сорок?» – спросил, имея в виду цену газеты. «Сорок, сорок!» – Женщина вроде бы торопилась куда-то, нервничала. В солнцезащитных очках. В надвинутом коричневом парике.

Новоселов отдал сорок копеек, взял газету. Женщина в парике сразу же быстро пошла от него по аллее. Точно загримированный и переодетый в женское мужчина. Мелькали, судорожно оступались мосластые ноги. Странная вообще-то дама… Новоселов отошел от киоска, присел на скамью, развернул «Литературную»…

Через минуту начал прыскать, истерично ударяться смехом… «Литературная газета» была сегодняшнего числа, но – за 79-й год. Газета была прошлогодней!..

Стоя возле скамьи, не в силах остановить хохот, Александр Новоселов подкидывался, как какой-то разваливающийся большой долдон. Долбак. Проходящие москвичи невольно приостанавливались и смотрели, как крупный этот парень с чубом комкал листы многостраничной газеты и совал их в урны, продолжая уходить от них, москвичей, по аллее и дико хохотать… Шизанутый? Точно!..

Все дальнейшее полетело, закувыркалось с ускорением камня, покатившегося с горы.

Александр Новоселов уволился на другой же день. С документами провернул все за несколько часов. Когда шел по коридору Управления на выход, его догнал Манаичев. На удивление шустро. «Ты чего надумал, мудак? А? Ну-ка в мой кабинет!» Схватил за рубашку. «Но-но! Полегче, мухомор!» – вырвал руку герой. Хохотнул, саданул за собой дверью. Не веря во всё, Манаичев обернулся – в другом конце коридора тяжело дышал, раздувая грудь точно корзину, атлетический Хромов…